Гроб подполковника Недочетова - Страница 13

И когда ему объяснили, что в гробу подполковник Недочетов, Коврижкин все-таки недоуменно покрутил головой.

— Видал ты, как слюни-то распустили! Рассуропились!.. Сволочь-то этот Недочетов большая была, да разве тащат с собою в поход покойников? Чудаки!..

Гроб он велел пока оставить так, только уцелевшую лошадь выпрячь да оттащить застреленную.

— А с бабами што? — спросили его. — Мы покуда сгоняли их в одно место. Бабы ладные... Там и бабенка этого упокойника, руки она обморозила... Сурьезная, говорят, женщина...

— Баб допросим — которых отпустим, а которых и в Иркутск...

Управившись с добычей (все подсчитать надо было, к месту приладить), опросив пленных солдат, поставив крепкий караул к нескольким пленным офицерам (озирались они, как затравленные!), Коврижкин пожелал баб оглядеть:

— Ну-ка, давайте ребята сюда по первости вдову эту офицерскую!

В сумрачной большой горнице их было двое — Коврижкин за столом, на котором забытые белыми бумаги, и часовой у двери, — когда вошла вдова.

Перешагнула через порог, услыхала за собой морозный треск, закрывшейся двери, остановилась и взглянула. Встретила серый, спрашивающий, холодный неотвязный взгляд.

— Недочетова? Жена карателя Недочетова?..

— Жена подполковника Михаила Степановича Недочетова, — холодно и глухо (а сердце металось, стучало и вздрагивало) ответила женщина.

— Сядьте... вот на табуретку.

Опустилась устало, сжалась.

Серый взгляд неотрывен, колет, жжет.

— Зачем вы шли с отрядом? Не женское это дело... Зачем?..

Женщина выпрямилась, сжала брови.

— Я везла тело мужа... мертвого...

— А раньше?.. Пока он еще жив был?..

— Я не хотела покидать его... Решила делить его участь...

— Так...

Коврижкин потер ладонью плохо бритый, шершавый подбородок. В серых глазах что-то дрогнуло, светлое, мгновенное.

— А зачем в отряде такая куча женщин?.. Тоже за мужьями?..

На бледных щеках у женщины заалело.

— Я не знаю... Мне нет никакого дела до тех женщин...

— Та-ак...

Молчание. Нехорошее, смутное. И вдруг несуразное:

— Что же мне с вами делать? А?..

Женщина изумленно пожала плечами, растерянно взглянула на Коврижкина, собралась что-то сказать, а он:

— Я с бабами не воюю!.. Куда мне такие пленные?! Только лишняя обуза! И зачем вы претесь с войском!?.. Вот возись тут с вами!.. Да!

Коврижкин пошарил на столе под бумагами, достал табак, занялся папироской.

Женщина внимательно следила за жилистыми руками, за широкими (с жолтыми с черными каемками ногтями) пальцами, свертывавшими газетную мятую бумагу. Она подождала, пока папироска была скручена, и когда Коврижкин широко лизнул языком бумажку, склеивая ее, сказала.

— Ваше дело... Вы что хотите, то можете сделать с нами... со мной... Я в вашей власти... Только богом я вас умоляю — позвольте мне мужа похоронить... Похороню, а потом как вам угодно... Только бы мне самой его похоронить!

Коврижкин (доносил он в это время зажженную спичку к папироске) широко взмахнул рукой, отбрасывая недогоревшую спичку, потемнел, стал злым.

— Вашего мужа, барыня, надо бы по правде-то как падаль бросить!.. Как падаль, чтоб воронье его исклевало!.. Так!.. Ежели попался бы он мне живьем, я бы сам вот этими руками (вытянул сильные жилистые рабочие руки к отшатнувшейся женщине), вот этими бы!.. задавил, как гадину... Да не пришлось... Миновало это его. Ну, его фарт... А теперь...

Выпрямился, сжал челюсти, поиграл желваками на дубленых щеках.

— Теперь разрешаю вам хоронить его! Разрешаю. Здесь.

Женщина вздохнула, сжалась, стала меньше, голову наклонила.

— Спасибо...

— А похороните — отправлю вас совместно с остальными в Иркутск... Идите.

Женщина встала. Человек с винтовкой, стоявший у дверей, подобрав оружие ловчее в левую руку, посторонился. Женщина помедлила уходить.

— Я попросила бы вас, — нерешительно сказала она, — отправить меня в город одну... не с этими...

Коврижкин уперся руками в стол и холодно, чуть-чуть издеваясь, взглянул на женщину.

— Не могу... Пойдете совместно с другими... Для меня все едино — вы ли, они ли... Так!..

17. Тело подполковника Недочетова.

Занесло за утро гроб снегом. Намело возле саней сугробы. Чтобы пройти, чтобы добраться до гроба, надо тропу проминать в рыхлом, сыпучем ярком снегу. Тяжело вдове, Валентине Яковлевне, в набухших валенках снег утаптывать, дорогу к мужу прокладывать. Тяжело. Человек с ружьем, прошедший за нею по приказу Коврижкина, обошел ее.

— Обожди! Я протопочку проложу. Легше станет.

Прошел — широкий медвежий след за собою оставил. По следу медвежьему — вдова. Встала возле гроба, ознобленными руками смахнула снежный покров. Перекрестилась. И, перекрестившись, растерянно оглянулась: как же все устроить?

Но уже подходили праздные, любопытные. Растаптывая снег, валили к гробу, к женщине. Оглядывали, осматривали. Ждали. Молчали.

Знали, что в гробу лежит (пронеслось по коврижкинской стае, от пленных известилось) лютый враг, злой, беспощадный при жизни. Знали, что возле гроба стоит скорбная, молчаливая, придавленная — вдова врага этого. Знали и молчали. И в молчании этом было зловещее, непереносимое, бьющее.

Вдова оглянулась — и побелело ее лицо. И спрятала она глаза от толпы, от жадных неотрывных глаз.

Тот, кто помог ей по снегу пройти, обернулся к толпе и сказал.

— Товарищ командир сказывал, чтоб гроб похоронить этот... Айда, ребята, которые с лопатами. Ройте на погосте могилу... А которые желающие — давайте гроб подымать...