Гроб подполковника Недочетова - Страница 14

В толпе колыхнулось. Нет еще слов — но повеяло уже гневом.

В толпе колыхнулось злое, холодное. И никто не вышел, никто не подошел к саням, ко гробу.

Вдова Валентина Яковлевна сжалась, ближе к гробу прильнула. Не глядит, не шевелится, но вся напряглась, не ушами только — всем телом слушает.

И вот:

— Черти его пушшай хоронят!..

— Это кого бы из гроба вытряхнуть, на назем, в говно!..

— Как дохлятину!.. Как падаль!

— Стерву такую на свалку тащить надо, а не хоронить!

— Да вместе бы с барынькой! С офицершей!..

— Со всеми бы шлюхами!..

Разорвало толпу, всколыхнуло, ожгло. Вот оно! Вот пришло!

Куда уйти от этих криков, от злобы, от этого возмездия? Куда? — Сжалась вдова, Валентина Яковлевна, окаменела, спрятала глаза, и в глазах — бессильный гнев и отчаянье. И стыд. Откуда-то пришедший, незнаемый, неожиданный стыд...

Колыхнулась, взорвалась толпа — но погасла почему-то.

Там, за спинами, задние увидели кого-то, удушили крики, заворчали.

Там сзади — Коврижкин.

— Почему галдеж?

Расступились (распахнулась толпа, вобрала в себя Коврижкина, замкнулась), пропустили к гробу, к вдове — застывшей, испуганной женщине.

— Чего шумите?

Из толпы, снова наростая, вскипая полетело:

— Пошто сволочь эту приказал хоронить?

— Собаке — собачья смерть!

— Вытряхнем стерву из гроба!

— Вытряхнем!..

Но, прорезая толпу и разноголосый галдеж, Коврижкинское властное, кремневое:

— Эй, тише!.. Помолчите-ка! Эй!..

И смолкло.

В едва осевшую тишину, в отстоявшемся молчании плеснулся бабий голос:

— Господин... Товарищ командир! Позвольте!.. Товарищ!..

Ко гробу, к вдове, к Коврижкину протискивалась (за нею следом конвоир) растрепанная, раскрасневшаяся, толстая, совсем не в себе Королева Безле. Протиснулась, отдышалась, сомлела.

— Господин товарищ... Позвольте объяснить вам... Позвольте.

В серых Коврижкинских глазах — изумление. Жадное любопытство в толпе. Новая тревога у молчащей (ушибленной, придавленной) вдовы. Коврижкин скосил губы, усмехнулся:

— Ну, в чем дело?.. Говорите!

Королева Безле оглянулась на вдову, передохнула и:

— В этом гробу нет подполковника Недочетова...

— Вы врете!.. Как вы смеете!.. Тут мой муж!.. мой муж!.. — Лопнуло молчание. Вскинулась, ожила, затрепетала вдова. — Вы врете!..

Повел бровями (удивленно и досадливо) Коврижкин, рукой взметнул и вдове: да замолчи, мол! — и строго толстой, растерянной:

— Говорите-ка толком — в чем дело?

— Да я толком: никакого Недочетова тут нету!.. Не хороните, пожалуйста, не хороните!..

— Кто?!

Широко раскрыты глаза у вдовы, Валентины Яковлевны, а в глазах последний, обжигающий испуг.

— Кто?! — Эхом отдается в толпе. Но оборачивается Коврижкин, и толпе:

— Помолчите!

И снова к толстой, нелепой, к Королеве Безле.

— В чем дело?.. Спрашиваю — в чем дело?.. Кто в гробу?.. В гробу кто?..

— Золото... деньги!..

Охнуло, грохнуло, раскатилось в толпе. И за грохотом не слышен крик — женский, отчаянный, тоскливый.

Возле гроба выросли люди, завозились. Крак! Отстала крышка. Раскрыт гроб.

Улыбающееся веселое лицо обернул Коврижкин к толпе.

— Верно!.. Вот так покойничек!..

— А-а-а! По-окойник!.. Хо-хо!..

— Награбили! Нахапали!

— Ловкачи!

— Ай да полковник!.. По-ко-ойничек!!..

— Ура-а!!!

18. Королева Безле — свидетельница.

— Ловко вы, барыня!.. «Вдова», «за гробом мужа», «позвольте похоронить»... Ничего, хорошо обделали!..

Коврижкин опять за столом, на котором уж нет забытых белыми бумаг. Но вместе с ним за столом еще трое: штаб. А по другую сторону — вдова.

Но до этого: выкладывали из гроба мешочки с золотом, считали, проверяли, переносили, ставили караул. До этого под вой и крики и хохот увели вдову Валентину Яковлевну в отдельную избу. И когда вели ее, шаталась она, плохо понимала, плохо слышала.

И теперь стоит она серая, осунувшаяся, далекая и впиваются в нее спрашивающие, жгучие, неотрывные взгляды.

Четыре пары глаз.

— Ловко!.. Хорошо вы, барынька, комедию развели... Не удалось, правда, сорвалось!.. Жаль, поди!? Ну, рассказывайте — когда и где деньги эти насбираны? Почему не донесли мне? Рассказывайте!..

Женщина вздохнула. Словно очнулась. Подняла ресницы, поглядела на Коврижкина, на троих. Снова опустила глаза и тихо:

— Я не понимаю... Я совсем не понимаю — что это?..

— Не понимаете? — лукаво скосил глаза Коврижкин. — Да тут нечего и понимать. Любое дите поймет. Вот я вам объясню: ограбили белогвардейцы народное достояние, нахапали, надо скрыть. Ну, ссыпали в гроб, а для пущей крепости — ко гробу плакальщицу. Как тут учуешь, что деньги?.. Теперь понятно?..

Коврижкин улыбнулся — широко, благодушно. Трое засмеялись. Но, спрятав смех, неприязненно (и с любопытством острым) уставились на вдову, на Валентину Яковлевну.

По серому лицу женщины полыхнули кровяные пятна, дрогнули губы. Шире раскрылись глаза.

— О, господи! — скорбно сказала она. — Да ведь я за покойником своим, за мужем шла!.. Я ведь не знала!.. Ведь обманута я!.. Поймите — обманута!..

Широко раскрытые глаза налились слезами; женщина сдерживала плач (ах, не заплакать бы перед этими, чужими, враждебными!) — но слезы текли, смачивали щеки.

За столом кто-то кашлянул. Коврижкин наклонился к соседу и тихо что-то сказал. Другие перегнулись к ним, слушали.